Мирзой-бек понимал, что сейчас он уязвим как никогда. Долго скрывать подобную деятельность от ставки не удастся, а в случае вооруженного конфликта даже десятикратное преимущество в скоростных истребителях его не спасет. Мятеж просто-напросто задавят тупой силой, как то бывало триста лет назад. А еще больше беспокоили торпедники, о которых, по здравому размышлению, так ничего и не было известно. Ах, если бы удалось заполучить лейтенанта Кукаша и его зеленоглазую подругу!..

Впрочем, самое главное Мирзой-бек знал: в его руках не оружие противника, а пленные. А значит, есть возможность вербовки.

Секретная лаборатория была создана на одной из безжизненных планет, отличавшейся густой и ядовитой атмосферой. Центральный зал изнутри был выстелен квазиживой кремнийорганикой, а через каждые полтора метра вмонтирован биоманипулятор. Предполагалось, что это достаточная защита от освобожденной торпеды. В центре зала был установлен металлический постамент. Большой манипулятор вынес на него пленную торпеду и разжался.

Лет двести назад такие опыты уже ставились и ничем хорошим не кончились. Тогда торпеда разнесла вдребезги лабораторию и с большим трудом вновь была спелената уцелевшими манипуляторами. Научный результат тех опытов равнялся нулю. Опыты были признаны слишком опасными и прекращены на полтора столетия. Разумеется, Мирзой-бек так просто не отступился бы, но в ту пору он еще не родился, а за полтора столетия пыл исследователей поугас, тем более что пойманная торпеда была слишком дорогой вещью, чтобы пытаться взломать ее методом научного тыка, не гарантируя начальству никаких результатов.

В какой-то запрещенной книге Мирзой-бек читал, что имперский строй не заинтересован ни в чем, кроме самосохранения, а значит, его неизбежно ждет застой и гибель. Запрет на исследования пойманных торпед как нельзя лучше подтверждал эту зловредную теорию.

Теперь, когда в распоряжении Мирзой-бека появились первые пойманные торпеды, исследования были возобновлены. В отличие от той давней попытки в изолированном зале не было ничего, никаких приборов, приспособлений и прочего, что вырвавшийся торпедник мог бы использовать в качестве оружия. Имелось лишь несколько телекамер, передававших изображение наблюдателям, которые в свою очередь были изолированы и могли только смотреть и комментировать происходящее. Очень быстро выяснилось, что предосторожность эта была нелишней. Наблюдатели дружно взревели и кинулись было освобождать пленницу. Когда у них ничего не получилось, они один за другим попадали мертвыми. Впоследствии выяснилось, что оружие, убившее их, было сродни поводкам, на которых тюремщики держали осужденных. Невредимыми остались лишь те экспериментаторы, которые находились на достаточном удалении не только от лаборатории, но и от планеты.

Поскольку пара камер уцелела, было решено продолжить вивисекцию пленной торпеды. Биоманипуляторы на стенах остались неподвижны, выжившие люди профессора Мелоу разглядывали мечущуюся торпеду. Опускаться на оставленный для нее насест она явно не собиралась.

– Пусть подустанет, – распорядился Мелоу со своего очень удаленного наблюдательного пункта.

Подустала пленница через двое суток. Сияние погасло, на помосте объявилась женская фигура.

– Это люди! – полетел зашифрованный сигнал по личному каналу командующего.

Девица лет двадцати пяти в вызывающе ярком комбинезоне и с каким-то непонятным предметом в руках. Мирзой-бек даже в детстве не читал европейских сказок и, если бы не справка, услужливо легшая ему на стол, ни за что не догадался бы, что за штуку держит вскрытая, наконец, торпеда.

Никогда еще аналитическому отделу не приходилось перерабатывать такой массив оккультной литературы, и никогда прежде работа не приносила столь ничтожных результатов. Зато экспериментаторы преуспели весьма. Через специальный кессон в зал поместили переговорщика. Каторжник, которого в виде исключения держал на поводке не лорд-капитан Ногатых, а сотрудник куда более доверенный. Использовать механизмы, радиопередатчики и динамики князь-полковник Мелоу посчитал излишним. Незачем предоставлять в распоряжение пленницы технику, которую она неведомо как станет использовать. Во время опыта полуторастолетней давности камера была напичкана всевозможной техникой, однако это совершенно не помогло сотрудникам той лаборатории. Торпедники общались с людьми через пленного пилота, точно так же собирался действовать и Мелоу.

Результат вновь оказался не вполне таким, какой ожидали, но все же вполне приемлемым. Поводок, на котором держали смертника, был немедленно сорван и столь же мгновенно накинут на доверенного сквайр-лейтенанта, хотя последний находился далеко за пределами системы, где происходили опыты. Несчастный сквайр забился в падучей, требуя, чтобы торпеда была срочно отпущена на волю.

– Свободу необходимо заслужить, – продиктовал Мирзой-бек.

Слова эти были переданы как рвущемуся из рук охраны сквайр-лейтенанту, так и каторжнику, ожидающему гибели от рук девицы, вновь обратившейся в торпеду. Каторжник, еще не знающий, что поводок с него снят, послушно прокричал слова командующего, а затем изумленно сообщил:

– Она спрашивает: «Чем заслужить?»

– Прежде всего, прекратить бессмысленные метания и убийства, а начать разговаривать, – поставил первое условие Мирзой-бек.

Свечение погасло, девица вновь обнаружилась на металлическом помосте. Выражение ее лица не обещало ничего хорошего, но освобожденный каторжник все еще был жив и даже передал слова не издавшей ни единого звука пленницы:

– Она спрашивает: «Что дальше?»

Процесс пошел. Мирзой-бек наконец смог говорить, и его слушали, хотя не верили ни единому слову и не соглашались ни с одним предложением. Покуда не соглашались… Как известно, если женщина говорит «нет», это значит, что она хочет покапризничать, прежде чем сказать «да». Мирзой-бек не мог похвастаться слишком большой популярностью у женщин, но эту несложную истину он знал.

Глава 21

К гранд-майору Кальве явился посетитель. Вообще, во времена полноценной жизни, Кальве был мужиком компанейским, даром что гранд, но любил выпить под проникновенную беседу и в картишки мог перекинуться, исключительно в коммерческие игры, аристократией презираемые. Впрочем, игра и проникновенные беседы всегда бывали аккуратны, ибо сам Кальве и его собеседники минуты бы не задержались донести на собутыльника, сболтни он хоть что-то достойное доноса. Так что приятели у Кальве были, а друзей не было, и некому оказалось навещать болящего в его комфортабельной палате. И на этот раз его навестил не друг, а прямой и непосредственный начальник. Князь-полковник Канн, формально возглавивший Особый отдел, но оставшийся бессловесным исполнителем воли Мирзой-бека. Бывают такие люди, которые остаются исполнителями, как бы высоко они ни поднялись по служебной лестнице. Они грамотны, компетентны, толковы, но совершенно безынициативны. В науке такой деятель, даже защитивши докторскую диссертацию, фактически остается лаборантом при бывшем научном руководителе, в политике – референтом, а двинувшись по части военно-административной, становится вечным замом. Стать начальником Особого отдела полковник Канн смог только потому, что Мирзой-бек желал по-прежнему контролировать работу спецслужб.

И вот этот самый вечный зам явился в больничную палату проведать бывшего подчиненного.

Палата для высшего командного состава – это не солдатский лазарет, где койки громоздятся едва ли не в два этажа. Тут не приходится сидеть на табуреточке возле изголовья и прятать принесенный грейпфрут в тумбочку. Князь-полковник Канн удобно развалился в кресле, кинул благожелательный взор на Кальве, который, скорчившись, сидел на диване.

– Скорбим? – произнес Канн.

Кальве ничего не ответил. За последний месяц от него не сумели добиться ни единого слова, никакой реакции на окружающее. Впрочем, жестких методов к гранд-майору и не применяли. Кальве целыми днями сидел на диване и изредка постанывал. Членораздельных звуков добиться от него не удавалось.